Отказ от ребенка — это не всегда добровольное решение матери. В нашей стране это часто вынужденный выбор женщины, на который она идет из-за комплекса причин — экономических, социальных и психологических. Нехватка денег, давление партнера или родителей, и только очень редко — сознательный выбор.
«Моя задача — не отговорить от отказа, а помочь принять осознанное решение. В первые дни после родов организм женщины в стрессе, а ей нужно трезво оценить ситуацию, из-за которой она решила отдать ребенка. Она может не знать о вариантах поддержки: про материнский капитал, про благотворительные фонды. С мамой надо обсудить приют, материальную поддержку, помощь волонтеров. Мы занимаемся поддержкой «сложных» мам после выписки, это важнее всего. Психологи уверены, что отказ от новорожденного гораздо опаснее для его здоровья и дальнейшей жизни, чем изъятие из семьи в более взрослом возрасте, даже если оно все-таки произойдет. Первые два-три года — самый важный этап в жизни человека, тогда темпы развития наиболее высоки. Большинство детей, от которых мамы передумывают отказаться в роддоме, остаются в своих кровных семьях насовсем. Привязанность мамы и ребенка может сформироваться даже в самых сложных условиях.
Обычно у меня есть час, чтобы поговорить с женщиной. Я спрашиваю, видела ли она ребенка? На кого он похож? Выбрала ли имя? Если да, то скорее всего не откажется — она уже подумала о ребенке, как о человеке, которому есть место в ее жизни.»
Как показывает практика благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», в результате часового разговора с психологом предотвращаются до 40% отказов. Но беседа с психологом в роддомах не является обязательной процедурой, она может состояться только по приглашению медперсонала, который принимает это решение самостоятельно. По словам президента фонда Елены Альшанской, в регионах профилактика отказов в роддомах ведется изредка, по отдельному госзаданию городским службам психологической помощи населению. Постоянная работа не налажена нигде.
Формально в родильных отделениях есть ставка медицинского психолога. Но, по словам Альшанской, в должностных обязанностях психолога в роддоме просто нет профилактики отказов — во всем мире ею занимается социальный или семейный, а не медицинский, психолог.
В течение 6 месяцев женщина, отказавшаяся от ребенка в роддоме, может изменить свое решение и забрать ребенка. Если она этого не сделала, то ребенка могут отдать в другую семью на воспитание или усыновление. Любой из членов семьи биологической матери может оформить опекунство над отказным новорожденным ребенком.
Это не обязательно женщины из Средней Азии. Их процент совсем невелик. Много внутренних мигранток— из регионов России. Например, женщина приехала из Костромы, работает в Москве пять лет, официально трудоустроена и платит налоги, которые идут в московский бюджет какой-то частью. Но в случае сложной жизненной ситуации в государственный приют ее с ребенком здесь не поместят, потому что у нее нет регистрации. Такие женщины не знают о вариантах поддержки, о благотворительных фондах. Многие из них приехали в Москву на заработки, чтобы прокормить старших детей, оставшихся дома на попечении родственников. Они боятся, сохранив младшего ребенка, оставить старших без средств к существованию.
Больше половины отказов этой категории — это отказы от второго и последующих детей.
Это девушки разных возрастов, но они не представляют себя в роли матери и решают, что ребенку будет лучше в приюте. Психолог должен рассказать о том, что ребенку будет лучше с ней, сообщить о вариантах поддержки, попытаться убедить в том, что она не одинока, и ей помогут.
Наркомания, алкоголизм. Как правило, приюты и центры временного проживания не берут таких мам. Хотя среди них есть те, кто готов лечиться и реабилитироваться, но государство этим не занимается.
Женщина не всегда говорит о том, как забеременела, так что трудно быть точными в подсчете. В такой ситуации психологу важнее всего разрушить миф об изначальной материнской любви и привязанности к ребенку. У любой мамы это процесс, который формируется постепенно. У социально неблагополучных мам он очень сложный.
Истории, когда отказаться от ребенка девушку просят ее родители, случаются очень часто. Тут психолог говорит с девушкой о том, что это — не отказ от ребенка, а отказ семьи от нее самой. Последствие распада семейных связей. В Европе роль большой семьи могут играть социальные службы. У нас социальные службы тоже есть, но они слабы, и их поддержки может быть недостаточно.
Это может быть следствием серьезных психологических проблем. При этом женщина может быть социально благополучной и успешной, но ребенок ей не нужен. Такие отказы предотвратить чаще всего не удается. Тут важно «проверить» бабушек и других родственников — они могут взять ребенка.
Для психики мамы рождение ребенка-инвалида сравнимо со смертью ребенка. Вместе с постановкой тяжелого диагноза умирают естественные ожидания женщины, касающиеся ее будущей жизни. Мать немедленно представляет, что ее дочь в день своего выпускного бала не вертится перед зеркалом в платье, а лежит парализованная и несчастная; что они вместе никогда не пойдут в парк, в кино и по магазинам; что такое материнство сломает ее — матери — женскую судьбу. Тут должен появиться специалист с рассказом о том, что картинки эти — стереотипны. А любые стереотипы можно и нужно разрушать. Но пока еще стереотипы побеждают.
по данным Совета при правительстве по вопросам попечительства в социальной сфере. Российские врачи усиленно «защищают» маму от ее ребенка-инвалида, обрекая малыша на детдом.
«Многое зависит от того, какими словами маме в первый раз сообщают о диагнозе ребенка. В девяностые, когда мы с коллегами начинали работать, 95 % мам в Петербурге отказывались от детей с синдромом Дауна. Мы анкетировали мам в разных городах. Помню, что мне казалось, будто отвечает все время одна и та же мама, побывавшая у одного доктора. «Он никогда не будет ходить, говорить и вас узнавать» — стандартная фраза, не имеющая никакого отношения к симптоматике синдрома. Ведь все дети с синдромом Дауна ходят и разговаривают.
Мы начали проводить ролевые тренинги для врачей из роддомов. Потом вывезли этих же врачей в наши детские дома-интернаты для инвалидов. Я помню ужас этих людей. Они увидели, на что обрекали детей. На этот совершеннейший ад, о существовании которого сейчас, слава богу, хотя бы заговорили. А потом мы повезли их в Финляндию — посмотреть на взрослых людей с синдромом Дауна, которые там нормально работают и вступают в браки. Комплекс мер всегда работает. Сейчас от детей с синдромом отказываются только 40% мам.»
«В моей практике был такой случай: в социально крепкой семье родился ребенок с волчьей пастью и заячьей губой. Это выглядит очень страшно. Мама, увидев ребенка, пугается и рисует себе картинку, как она выходит из роддома, а на руках у нее не симпатичный розовый младенец, а ребенок с такими пороками. Мы всего-то сказали им, что будем оплачивать этапы операции и оплатили первый этап, а дальше им уже ничего не понадобилось — они попали в обойму, все узнали, сами получили бесплатное лечение. Людям просто нужно было помочь на первом этапе, потому что они были в шоке. В цивилизованном обществе к таким родителям приходит профессионал, не только психолог, но и эрготерапевт, который скажет: «Не волнуйтесь, когда вам будет шесть месяцев, вы сделаете одну операцию, в 20 месяцев другую, а потом еще третью, к 18 годам у вас будет ребенок без всяких последствий». Нужно, чтобы кто-то помог родителям вычертить этот путь.»
Сообщать о диагнозе надо не только маме, но всей семье. Ведь женщина с этой информацией и в шоковом состоянии идет к мужу, к родственникам. А у тех свои мифы — например, популярная теория о том, что это мать всегда виновата, если родился ребенок-инвалид.
Нужна только адекватная информация о нарушениях или диагнозе. Потому что никто никогда не знает заранее, как и до какого уровня может развиться ребенок.
Как быть маме с особыми потребностями ребенка-инвалида?
Маму и ребенка нужно сразу включать в систему раннего вмешательства. Это кабинет или несколько кабинетов в поликлинике, в каждом районе города. Междисциплинарная команда, состоящая из педиатра, психолога, логопеда и физического терапевта, должна «вести» их с первых дней после выписки из роддома. Так мама никогда не останется наедине с проблемой.
Без участия служб раннего вмешательства государство вспомнит о ребенке-инвалиде только через три года, когда можно будет говорить о коррекционном детсаде, а до этого маме предлагается только один «способ помощи» — «сдать» ребенка в детский дом. Пока что службы раннего вмешательства в стране существуют фрагментарно, в некоторых регионах. На федеральном уровне система не выстроена.
